Рекламный блок
Здесь может быть ваша реклама!
| Главная » 2-КУРС » Философия |
РАЗВИТИЕ ЭТИЧЕСКИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ
| Размер файла: [145.0 Kb] Формат файла: . | 28.07.2013, 02:44 |
| Скачать | |
| § 1. РАЗВИТИЕ ЭТИЧЕСКИХ ПРЕДСТАВЛЕНИЙ В системе человеческих ценностей нравственность занимает совершенно особое место. Моральное сознание детерминирует поведение людей и их взаимоотношения - межличностные, групповые, социальные. Нравственный критерий применим в качестве оценочного основания ко всем областям человеческой деятельности. Трудно провести черту, разделяющую поток времени на две неравные части: до и после возникновения нравственности. Еще труднее определить сам момент озарения человечества светом нравственных представлений. Становление - это всегда процесс. Становление моральных представлений, норм, принципов, традиций, ставших первоначально единственным регулятором человеческих отношений, - длительный, сложный и противоречивый процесс. Появление морали трудно переоценить; любая активная форма человеческой деятельности нуждается в нравственных критериях оценки, отсутствие таких критериев или несоответствие им может свести на нет самые грандиозные успехи практической и научной деятельности, политики, экономики, идеологии. Формирование моральных норм, принципов, традиций знаменует собой переход от стихийных форм регулирования поведения и взаимоотношений к упорядоченным, сознательно регулируемым. Нравственные представления человека, формировавшиеся на протяжении веков, нашли отражение в таких категориях, как добро, зло, справедливость, совесть, долг, смысл жизни, счастье, любовь, в моральных нормах и принципах, регулирующих отношения людей. Специальная отрасль философского знания, сконцентрировавшая и обобщившая опыт нравственного осмысления действительности, называется этикой. Она возникает в античности и связана прежде всего с именем Аристотеля, определившего место этики в системе знания (этику, наряду с политикой, Аристотель относил к разряду практических наук). В знаменитой "Никомаховой этике" Аристотель разрабатывает категории блага, добродетели, счастья, анализирует понятия, являющиеся критериями нравственной оценки, рассматривает главные пороки и морально недостойные поступки. Особый интерес представляет аристотелевское истолкование категорий справедливости - "правосудности" и несправедливости - "неправосудности". Все неправосудное является несправедливым. Между противоположностью правосудного и неправосудного существует относительно сбалансированная середина, которую философ называет справедливым равенством перед законом, уже закрепившим за неравными друг по отношению к другу людьми соответствующие их положению в обществе неравные доли правосудности. Поэтому аристотелевское понятие справедливости имеет двойственный характер: с одной стороны, справедливость распределена неравными порциями между людьми в соответствии с их общественным и имущественным положением, а с другой стороны, справедливость есть отношение к закону: неравные доли, получаемые равными людьми, являются основанием возбуждения исков по поводу восстановления справедливости. Справедливость здесь не чисто нравственная категория, а понятие, тесно связанное с правом. Концепция Аристотеля отражает и закрепляет устои существующего рабовладельческого строя, в котором рабы были исключены из правовых и нравственных отношений. Помимо Аристотеля этическая проблематика была представлена в трудах стоиков. Этика стоиков обращается к истолкованию основополагающих категорий добра и зла. По мнению стоиков, одно не может существовать без другого. То, что в масштабах космоса оценивается как проявление добра, может восприниматься отдельным индивидом как зло, ибо ущемляет его интересы или лишает его жизненно важных благ. Таким образом, добро есть нечто объективно существующее, постижение которого доступно только высшему (божественному) разуму, тогда как зло - это результат субъективной оценки человека (кажущееся злым и есть зло). С другой стороны, зло не есть что-то безусловно дурное и отрицательное. Назначение зла - укреплять дух и жизнестойкость, так чтобы тот, кто это зло испытывает, его и преодолевал. Значит, зло необходимо как условие совершенствования личности, оно неприятно, но полезно. Цель человека - достижение гармонии с божественной волей. Это возможно, если человек покорен судьбе, проявляет стойкость духа и невосприимчивость к страданиям и не подчиняется страстям (таким, как страх, печаль, удовольствие, вожделение). Рассматривая страсти как источник зла, стоики считали разумным пребывание в постоянном равновесии, соблюдение во всем меры; поступки же рассматривали как результат свободного проявления воли человека, познавшего всеобщий закон (необходимость). Этика Эпикура обращается к тем же проблемам, что и этика стоиков, но трактует их противоположным образом. Достижение человеком блага рассматривается как путь, прохождение которого основано на четком различении факторов, способствующих достижению цели, и факторов, препятствующих этому. Первые - источник наслаждения, вторые - страдания. Человек получает наслаждение, удовлетворяя свои естественные потребности, и испытывает страдание, если встречает этому препятствие. Следует избегать страдания, но не следует избегать страстей, так как они являются естественным проявлением человеческой сущности. Бесстрастие не является добродетелью. По мнению Эпикура, человек должен четко отграничивать в своей жизни то, что находится во власти судьбы и, следовательно, неизменно, от того, что зависит от самого человека (эта область является сферой активного действия). Следующий важный этап в истории формирования этики связан с христианством. Знаменательно, что раннехристианские моральные представления формировались в условиях, когда общество уже находилось в состоянии социальной неоднородности, общественного (классового) и имущественного (сословного) расслоения. Уже укоренилось понятие о неравенстве между свободным гражданином и рабом, уже существовали нормы поведения угнетаемых - послушание, повиновение, безоговорочное подчинение. Своим отрицательным отношением к собственности в любой ее форме ("не собирайте сокровищ по земле") христианская мораль противопоставила себя господствующему в Римской империи типу морального сознания. Главной идеей в нем становится идея духовного равенства - равенства всех перед Богом. Христианская этика с готовностью приняла все для нее приемлемое из более ранних этических систем. Так, известное правило нравственности "Не делай человеку того, чего не желаешь себе", авторство которого приписывается Конфуцию и иудейским мудрецам, вошло в канон христианской этики наравне с заповедями Нагорной проповеди. То, что универсальные истины выдавались за откровение божье, обеспечило христианству популярность и возможность распространения в различных социальных слоях. Раннехристианская этика закладывала основы гуманизма, проповедуя человеколюбие, бескорыстие, милосердие, непротивление злу насилием. Последнее предполагало сопротивление без нанесения вреда другому, противостояние нравственное. Однако это ни в коем случае не означало отказ от своих убеждений. В этом же смысле ставился и вопрос о моральном праве на осуждение: "Не судите, да не судимы будете" надо понимать как "Не осуждайте, не выносите приговора, ибо вы сами не безгрешны", но остановите совершающего зло, пресеките распространение зла. Христианская этика может показаться непоследовательной. Обратимся к Новому Завету. Всякому, внимательно читающему Евангелие, не могут не броситься в глаза заповеди и проповеди добра и любви к врагу, несовместимые с утверждением: "Кто не со мной, тот против меня" (Мф. 12, 30) или со словами: "Не подумайте, что я пришел принести мир на землю. Я пришел принести не мир, но меч. Ибо я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человека - домашние его" (Мф. 10, 34-36). Но это противоречие кажущееся, оно устраняется при более глубоком осмыслении принципа универсальной любви: "Вы слышали, что было сказано: "Возлюби ближнего твоего и возненавидь врага твоего". А я говорю вам: любите врагов ваших и молитесь за гонящих вас... ибо если возлюбите любящих, какая вам награда?" (Мф. 5, 43-46). Средневековая этика возвращается к переосмыслению содержания основных этических категорий, и прежде всего добра и зла. У Августина зло трактуется как отсутствие или недостаточность добра. В то же время все, сотворенное Богом, причастно к идее абсолютного добра. В процессе воплощения этой идеи в материальном количество добра убывает, и вещь в результате всегда менее совершенна, чем ее идея. Проявление зла связано с деятельностью человека, его волей. Божественное начало свободно от ответственности за зло, существующее на земле. Носителями нравственности, по мнению Августина, являются те, кто избраны Богом, и моральное совершенство человека не является, таким образом, следствием его воспитания, но дано ему свыше. Величайшая добродетель - это любовь к Богу, привязанность же к земным благам почитается грехом. Этика позднего средневековья (Фома Аквинский) связывает категории добра и зла с моральным выбором, проявлением свободы воли, которая в свою очередь соотносится с разумом и проявлением божественной благодати. Цель человека - достижение абсолютного блага, обладание таким благом есть счастье. Наряду с этой высшей целью человек может стремиться и к другим целям. Божественная воля может быть постигнута человеческим разумом. Равноправие веры и разума (взамен их противопоставлению) укрепляет этические позиции позднего средневековья, делает их менее уязвимыми в сравнении с ранними концепциями этого периода. Эпоха Возрождения, как известно, имеет выраженную гуманистическую направленность. Главным предметом исследования становится сам человек, рассматриваемый как единство телесной и духовной субстанций. Человек совершенен, ибо создан Богом. Он обладает качествами, умениями и достоинствами, позволяющими назвать его личностью. Возвышая человека, гуманисты в то же время подчеркивают значение его моральной ответственности, предъявляя к нему высокие духовные требования. Обращаясь к этической традиции античности, мыслители эпохи Ренессанса делают попытку возродить эпикуреизм, считавший высшим благом наслаждение. Так, мыслитель позднего Возрождения Эразм Роттердамский в своих этических построениях исходит из требования не нарушать ни в чем меру, ибо соблюдение меры обеспечивает стабильность человеческой жизни. Этика Возрождения декларировала идею принципиального равенства людей независимо от их положения в обществе и происхождения. Попытка построения безрелигиозной этики была предпринята Б. Спинозой, что явилось поводом для обвинений его в атеизме. Опираясь одновременно на эпикурейцев и стоиков, Спиноза строит собственно представление о совершенном человеке - мудреце, устраивающем свою жизнь, руководствуясь разумом и интуиций, в условиях общества, юридические законы которого обеспечивают соблюдение моральных норм. Таким образом, источниками моральных ценностей, согласно Спинозе, являются, с одной стороны, сам человек, интуитивно постигающий нравственные ориентиры, и, с другой стороны, государство, обеспечивающее юридическое закрепление моральных норм. Традиционные этические категории добра и зла Спиноза анализирует в соотношении с понятиями "удовольствие" и "неудовольствие": так, добро, поскольку оно является благом и приносит пользу, воспринимается положительно (удовольствие), тогда как зло, поскольку оно наносит ущерб и не приносит пользы, оценивается отрицательно (неудовольствие). Интересно также определение Спинозой человеческой свободы. Исходя из представления, что "свободной называется такая вещь, которая существует по одной только необходимости собственной природы и определяется к действию только самой собой", Спиноза, называет свободным человека, который руководствуется собственным разумом и идет своим путем. Автор "Трактата о человеческой природе", Д. Юм видел свою задачу в построении этики как описательной науки, которая истолковывает факты (отношения, поведение) с точки зрения психологической. Моральное сознание, по мнению Юма, иррационально, его содержание формируется за счет чувственных и интуитивных источников; оно нестабильно, ибо моральное отношение и оценка субъективны, зависят подчас от внутреннего душевного состояния субъекта, не отражая действительной значимости отношения или действия. Психическое состояние человека, аффекты, ассоциации, эмоциональный фон влияют на механизм нравственной регуляции больше, нежели рациональное осмысление. "Мы скорее чувствуем нравственность, чем судим о ней... Наши решения относительно того, что правильно и что порочно с нравственной точки зрения, очевидно, являются перцепциями..." [1] Исходя из этой общей посылки, Юм истолковывает и категории добра и зла, говоря, что добродетель различается вследствие того удовольствия, а порок - вследствие того страдания, которое возбуждают в нас любой поступок, любое чувство или характер. Эпоха Просвещения началась с ниспровержения ранее существовавших этических концепций. Просветителей равно не удовлетворяли и христианская этика, и атеизм. Отрицание всех нравственных традиций возвращало к исходным элементам этической теории - категориям. Опять был поставлен "вечный" вопрос об источниках добра и зла. Интерпретация этих категорий переадресовывалась в сферу социальную. Зло ассоциировалось с несправедливостью, социальным неравенством, несовершенством государственного устройства. Цивилизация, принесшая неравенство, расслоение, отчуждение, тоже объявляется злом для человечества. Стремление человека к благополучию (которое понимается как материальное благосостояние) разъединяет людей, индивидуализирует их деятельность, часто заставляет поступать вопреки своим нравственным представлениям. В условиях цивилизованного общества человек утрачивает мораль и свободу. Собственность, которой он обладает и от которой не в состоянии отказаться, делает его зависимым. Истинная свобода состоит не в обладании, а в отказе от собственности, что возможно лишь в обществе, возвращенном в "естественное состояние" (Ж.Ж. Руссо). Мыслители Просвещения запоминаются не только как ниспровергатели и утописты, но и как остроумные авторы блестящих афоризмов, полных мудрости и изящества: "Когда мы уже более не в состоянии вкушать наслаждения, мы начинаем их порочить" (Ламетри), "Со счастьем дело обстоит как с часами: чем проще механизм, тем реже он портится" (Шамфор). В основу этики И. Канта положен категорический императив, внутренний нравственный закон личности. "Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением... - это звездное небо надо мной и моральный закон во мне", - писал Кант. В "Метафизике нравов" он излагает развернутую и аргументированную этическую концепцию. Моральное чувство, понимаемое Кантом как восприимчивость к удовольствию или неудовольствию, соотносится с законом долга; оно присуще каждому, без него человек был бы "нравственно мертвым", ничем не отличающимся от животного. Моральное чувство - врожденное качество. К этой же категории Кант относит и совесть - "практический разум, напоминающий человеку в каждом случае применения закона о его долге оправдать или осудить". Нельзя совершенно отрицать наличие совести у кого-то, можно говорить лишь о том, что человек "имеет склонность не обращать внимания на суждения ее". Категория долга занимает чрезвычайно важное место в этической системе Канта. Долг по отношению у другим - делать добро, долг по отношению к себе - сохранять свою жизнь и прожить ее достойно. "Максима благоволения (практическое человеколюбие) - долг всех людей друг перед другом (все равно, считают их достойными любви или нет) согласно этическому закону совершенства: люби ближнего своего как самого себя" [2]. Человек должен "благотворить, т.е. по мере возможности помогать людям и содействовать их счастью, не надеясь получить за это какое-либо вознаграждение" [3]. Его долг "перед самим собой состоит.... в запрещении лишать себя преимущества морального существа, состоящего в том, чтобы поступать согласно принципам... Пороки, противостоящие этому долгу: ложь, скупость, ложное смирение (раболепие)" [4]. Долг перед самим собой предполагает такие обязанности, как самосохранение, развитие своих естественных сил (духовных, душевных и телесных), "увеличение своего морального совершенства". Началом всякой человеческой мудрости Кант называет моральное самопознание, которое формирует "беспристрастность в суждениях о самом себе при сравнении с законом и искренность в признании себе своего морального достоинства или недостойности" [5]. Младший современник Канта, Г.-В.-Ф. Гегель, назвавший нравственность разумом воли, утверждал, что "человек не станет господином природы, пока он не стал господином самого себя". Гегель рассматривает мораль в соотношении с правом: "То, что можно требовать от человека на основании права, представляет собой некоторую обязанность. Долгом же нечто является постольку, поскольку оно должно быть исполнено из моральных соображений... Правовые обязанности характеризуются внешней необходимостью, моральные же основываются на субъективной воле" [6]. Человек нравственный стремится сопоставить свои внутренние побуждения с общепринятыми внешними установлениями. Соблюдение этой меры соответствия гарантирует индивиду самосохранение. Моральный долг, по Гегелю, предполагает обязанности: "Право оставляет умонастроению полную свободу. Моральность же преимущественно касается умонастроения и требует, чтобы поступок совершался из уважения к долгу. Следовательно, и соответствующий праву образ действий морален, если побудительной причиной последнего является уважение к праву" [7]. Этические представления Гегеля созвучны кантовским, в особенности его рассуждения о долге "всеобщего человеколюбия" и обязанностях. Они проникнуты духом гуманизма, характерном для немецкой классической философии в целом. Для этики А. Шопенгауэра характерны черты нигилизма и пессимизма. Центральное понятие его системы - "мировая воля" - понимается как единый принцип, являющийся причиной возникновения всех вещей и процессов, в том числе и зла. В человеке мировая воля реализуется в виде низменных инстинктов и аффектов. Подавляя в себе волю к жизни, человек ограничивает эту силу, творящую зло. Нравственный, с точки зрения Шопенгауэра, человек должен понимать, что общепринятое суждение о том, что мы живем для счастья, ошибочно, а естественным атрибутом жизни является страдание, которое надо принимать как должное, не пытаясь уйти от него ("чем больше человек страдает, тем скорее достигает он истинной цели в жизни"). Человек должен предельно ограничить свои претензии и желания: чем меньше их будет, тем легче достичь удовлетворения ("каждое ограничение способствует счастью"). В отношении к другим должно проявлять альтруизм, вплоть до самоотречения, сострадать любому, кто в этом нуждается. Таким образом личность избавляется от собственного эгоизма. Вывод, к которому подходит Шопенгауэр, исключительно пессимистичен: "...цель нашего бытия вовсе не счастье. Напротив, если ближе беспристрастно присмотреться к жизни, то она покажется нам как бы нарочно приноровленной к тому, чтобы мы не могли себя чувствовать в ней счастливыми... по своему характеру жизнь представляет собою нечто такое, к чему мы не должны чувствовать склонности, к чему у нас должна быть отбита охота и от чего мы должны отрешиться..." [8]. Философ прожил семьдесят два года - одиноко, безрадостно, находясь под постоянным влиянием страха, недоверия, крайней мнительности, в состоянии вражды с целым миром, и прежде всего со своим великим современником - Гегелем. Другой "великий ниспровергатель" - Ф. Ницше. Многое в его сочинениях вызывает удивление и недоумение. "Злая мудрость" - точнее не назовешь его афоризмы и изречения, в которых среди прочего раскрывается и этическая позиция автора. "Мораль нынче, - пишет Ницше, - увертка для лишних и случайных людей, для нищего духом и силою отребья, которому не следовало бы жить, - мораль, поскольку милосердие; ибо она говорит каждому: "ты все-таки представляешь собою нечто весьма важное", что, разумеется, есть ложь... Должно быть, некий дьявол изобрел мораль, чтобы замучить людей гордостью, а другой дьявол лишит их однажды ее, чтобы замучить самопрезрением" [9]. Совершенный человек, по Ницше, не нуждается в несовершенной морали - он выше всех нравственных установлений. "Создать из себя цельную личность и во всем, что делаешь, иметь в виду ее высшее благо - это дает больше, чем сострадательные побуждения и действия ради других" [10]. Человек, идущий к своей цели осознанно и целеустремленно, рассматривает других людей как средство достижения цели или как препятствие на своем пути. Жизнь как реализация свободы воли и самоубийство как сильное "утешительное средство", крайний эгоцентризм и альтруизм ("все, что делается из любви, совершается всегда по ту сторону добра и зла") - совершенно несовместимые, противоречивые и парадоксальные положения сводятся воедино в философии Ницше, одного из самых труднопостижимых мыслителей, завершающего XIX в. § 2. СОВРЕМЕННЫЕ ЭТИЧЕСКИЕ КОНЦЕПЦИИ 2.1. Этика ненасилия Жизнь человека постоянно связана с насилием. Способ решения государственных, межличностных, национальных проблем с позиции силы, можно сказать, стал традиционным. Привычно звучат слова: "прав тот, кто сильнее", "у сильного всегда бессильный виноват", "победителя не судят". Сильная воля, сильная власть, сильная рука - сила всегда имеет в нашем сознании позитивную окраску: сильный - значит достойный уважения. Итак, сила - это хорошее качество, это добро, это благо. Иное дело насилие. Насиловать, принуждать, неволить - "действие обидное, незаконное, своевольное" (В. Даль), т.е. действие, понуждающее поступать кого-то вопреки своей воле, желанию, потребности. Но ведь насилие - это только применение силы. А сила обнаруживает себя исключительно в процессе приложения. Провести границу между "ненасильственным" применением силы и собственно насилием не представляется возможным. Существование насилия как средства приобретения и сохранения прав и привилегий, экономического и политического господства - это общеизвестный факт. В зависимости от того, как квалифицируется насилие, задачи этических и философских концепций сводятся либо к апологии последнего (в случае признания за ним права на существование и положительной его оценки), либо к его критике. Обратимся к апологии насилия: философия XIX в. дает нам такие примеры, как Ф. Ницше, Е. Дюринг, К. Маркс. Хотя формально марксизм отвергал теории, отводящие насилию решающую роль в истории, на деле именно марксизм превратил насилие из теории в практику, сделал средством уничтожения человека. "Насилие является повивальной бабкой всякого старого общества, когда оно беременно новым. Само насилие есть экономическая потенция" [11]. Диктатура пролетариата - это насилие, возведенное в принцип, в ранг закона революции. Этика ненасилия возникает именно тогда, когда само насилие уже правит миром, творит беззаконие. Из истории этики нам известно, что всякое новое течение возникает в противовес существующей и господствующей тенденции (вспомним раннехристианскую этику или этику эпохи Возрождения). При этом возникающее этическое течение всегда ищет и находит опору в традиции, в идеалах предшествующих эпох. Таким идеалом для этики ненасилия стал принцип человеколюбия - универсальный, основополагающий моральный закон. Этика ненасилия - это обоснование таких принципов и методов решения проблем и конфликтов, которые исключают применение насилия над личностью (морального и физического). Этика ненасилия - это образ жизни, в соответствии с которым человек строит свои отношения с людьми, относится ко всему живому, к природе. Принято считать, что идеал ненасилия сформулирован в Нагорной проповеди (Новый Завет). Заповеди непротивления злу насилием с большим трудом входили в сознание человека и поначалу казались просто невыполнимыми: они противоречили общепринятым нормам морали, принципам, природным инстинктам, традициям. Читаем: "Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую" (Мф. 5, 39), и сразу в сознании возникает вопрос: почему? Почему стерпеть, почему не ответить обидчику, почему дать возможность унизить себя еще раз? Трудно, очень трудно принять это сердцем и умом и еще труднее выполнить. В Нагорной проповеди непротивление злу рассматривалось как проявление морального совершенства, индивидуального нравственного превосходства над чужим грехом. Не умножение зла расценивалось как проявление добра. Значительная роль в разработке принципов этики ненасилия принадлежит Л. Толстому. Он писал, что признание необходимости противления злу насилием есть не что иное, как оправдание людьми своих привычных излюбленных пороков: мести, корысти, зависти, властолюбия, трусости, злости. "Большинство людей христианского мира чувствуют... бедственность своего положения и употребляют для избавления себя то средство, которое по своему миросозерцанию считает действительным. Средство это - насилие одних людей над другими. Одни люди, считающие для себя выгодным существующий государственный порядок, насилием государственной деятельности стараются удержать этот порядок, другие тем же насилием революционной деятельности стараются разрушить существующее устройство и установить на место его другое, лучшее" [13]. По мнению Толстого, главное заблуждение авторов политических учений, приведшее к бедственному положению, в том, что они считают возможным посредством насилия соединить людей так, чтобы они все, не противясь, подчинились одному и тому же устройству жизни. "Всякое насилие состоит в том, что одни люди под угрозой страданий или смерти заставляют других людей делать то, чего не хотят насилуемые" [13]. Итак, насилие не есть средство разрешения конфликтов и противоречий: оно ничего не создает, а только разрушает. Тот, кто отвечает злом на зло, умножает страдания, усиливает бедствия, но не избавляет от них ни себя, ни других. Толстой подводит нас к выводу: насилие бессильно, бесплодно, разрушительно, антигуманно. Конечно, нам трудно безоговорочно принять эту позицию. Но не труднее ли жить в мире, где ежечасно умножается зло? Идеи Л. Толстого находят все больше приверженцев и продолжателей. Имя М.Л. Кинга, отдавшего жизнь в борьбе за справедливость, известно каждому. Его именем назван "Институт ненасилия" в г. Нью-Йорке. Работы Кинга переведены на русский язык, и теперь есть возможность познакомиться с его этическими воззрениями. Интересна его работа "Любите врагов ваших" - здесь содержатся не только обоснование принципов универсальной любви к человечеству, но и рекомендации по реализации этих принципов. Кинг не только моралист, но и психолог: он отдает себе отчет в том, насколько трудно принять принципы ненасилия и человеколюбия, до какой степени глубоки психологические проблемы несовместимости привычных для людей принципов и проповедуемых им идей. Заповедь "любите врагов ваших" всегда была, пожалуй, самой трудной... Некоторые люди искренне верили, что в реальной жизни она невыполнима. Легко любить тех, кто любит тебя, но как любить тех, кто тайно или явно старается возобладать над тобой... Заповедь "любите врагов ваших" - это не благочестивое пожелание мечтателя-утописта, а абсолютное условие нашего выживания. Любовь даже к врагам - вот ключ к решению всех существующих в нашем мире проблем... Давайте будем реалистами и спросим: как нам любить наших врагов? Во-первых, мы должны развить в себе умение прощать. Лишенный силы прощения лишен и силы любви. Еще раз мы сталкиваемся с парадоксом или с кажущейся несообразностью: прощать должен пострадавший, причем прощать охотно и добровольно и не в ответ на покаяние, а до всякого покаяния. Механизм "обижен - прости" должен срабатывать почти автоматически. Чтобы облегчить нам труд прощения, Кинг разъясняет его целительную силу: "Когда мы прощаем, мы забываем в том смысле, что зло более уже не является психологической преградой на пути установления новых взаимоотношений... Прощение означает примирение, воссоединение вновь... Мы должны понять, что зло, творимое ближним нашим - врагом, причина наших страданий, никогда не отражает всей сущности этого человека. Элементы добра можно найти в характере наизлейших наших врагов" [14]. Не менее известное, чем М.Л. Кинг, имя - М. Ганди. Еще одна судьба, ставшая примером воплощения в жизнь проповедуемых принципов. Страстный борец за независимость Индии мечтал обрести свободу мирными средствами. Основным для Ганди стал принцип ненасилия, который предполагает две формы борьбы: несотрудничество и гражданское неповиновение. Эти взгляды нашли отражение в его работе "Моя вера в ненасилие". "Я обнаружил, - пишет Ганди, - что жизнь существует среди разрушения и, следовательно, должен существовать закон более высокий, чем закон разрушения. Только при таком законе общество будет построено верно и разумно и жизнь будет стоить того, чтобы ее прожить... Где бы ни возникала ссора, где бы вам ни противостоял оппонент, покоряйте его любовью... этот закон любви действует так, как никогда не действовал закон разрушения" [15]. По мнению Ганди, необходима достаточно напряженная подготовка, чтобы ненасилие стало составной частью менталитета. Только встав на путь самоограничения и дисциплины, можно достичь желаемого результата. "Пока нет искренней поддержки со стороны разума, одно лишь внешнее соблюдение будет только маской, вредной как для самого человека, так и для других. Совершенство состояния достигается, только когда разум, тело и речь находятся в согласии... Ненасилие - оружие сильных. Страх и любовь - противоречащие понятия. Любовь безрассудно отдает, не задумываясь о том, что получит взамен. Любовь борется со всем миром как с собой и в конечном итоге властвует над всеми другими чувствами... Закон любви действует, как действует закон гравитации, независимо оттого, принимаем мы это или нет. Так же как ученый творит чудеса, по-разному применяя закон природы, так и человек, применяющий закон любви с аккуратностью ученого, может творить еще большие чудеса" [16]. Случилось так, что именно XX в., который никак не назовешь веком гуманизма и милосердия, породил идеи, находящиеся в прямом противоречии с господствующей практикой решения всех проблем и конфликтов с позиции силы. К жизни оказалось вызванным тихое, но стойкое сопротивление - несогласие, неповиновение, невоздаяние злом за зло. Человек, поставленный в безвыходное положение, униженный и бесправный, находит ненасильственное средство борьбы и освобождения (прежде всего внутреннее). Он как бы принимает на себя ответственность за зло, творимое другими, берет на себя чужой грех и искупает его своей неотдачей зла. Он ставит заслон злу, своим добром, своей любовью закрывая мир от разрушительного влияния ненависти. "Даже в наихудших из нас есть частица добра, и в лучших из нас есть частица зла", - писал Кинг. Но как часто мы забываем эту простую истину. Она открывается нам при ненасильственной тактике преодоления противоречий и конфликтов. Тот, кто следует этой тактике, стремится открыть причину противоречия, противостояния, противоборства и воздействовать на нее, снять ее остроту, а сам конфликт разрешить с наименьшими потерями для конфликтующих сторон. Сила подавляет, душит, загоняет вглубь и, значит, еще более обостряет противоречия. Ненасилие развязывает узел неразрешимых проблем. 1 Юм Д. Трактат о человеческой природе // Юм Д. Соч. в 2-х т. Т. 1. М., 1965. С. 619. 2 Кант И. Соч. в шести томах. Т. 4. Ч. 2. М., 1965. С. 391. 3 Там же. С. 393. 4 Там же. С. 365. 5 Там же. С. 380. 6 Гегель Г.-В.-Ф. Работы разных лет в 2-х томах. Т. 2. М., 1973. С. 54-55. 7 Там же. С. 55. 8 Шопенгауэр А. Избранные произведения. М., 1992. С. 183. 9 Ницше Ф. Соч. в 2-х томах. Т. 1. М., 1990. С. 735. 10 Там же. С. 288. 11 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 23. С. 761. 12 Евангелие Толстого. М., 1992. С. 371. 13 Там же. С. 372. 14 Кинг М.Л. Любите врагов ваших // Вопросы философии. 1992. № 3. С. 66-67. 15 Ганди М. Моя вера в ненасилие // Там же. 1992. № 3. С. 65. 16 Там же. С. 66. 17 Швейцер А. Благоговение перед жизнью. М., 1992. С. 524. 18 Там же. С. 30. 19 Там же. 20 Там же. С. 221. 21 Там же. С. 224. Тему доклада мне хотелось бы ограничить вопросом о соотношении понятий насилия и ненасилия. Еще конкретнее анализом того, являются ли они, эти понятия, диалектической парой наподобие левого и правого или представляют собой различные стадии в развитии одного и того же процесса. Речь идет о том, выражают ли эти понятия альтернативные или последовательно меняющие друг друга способы действия. 1. В определении понятия насилия существуют два подхода, один из которых можно назвать абсолютистским, другой прагматическим. Согласно первому, понятие насилия несет четко выраженную негативную оценочную нагрузку, которую, впрочем, это слово имеет уже в естественном языке; оно, кроме того, употребляется в очень широком значении, включающем все формы физического, психологического, экономического подавления и соответствующих им душевных качеств, как ложь, ненависть, лицемерие и т. д. Насилие, по сути дела, прямо отождествляется (во всех его многообразных проявлениях) со злом вообще. При таком подходе возникают, как минимум, две трудности: во-первых, снимается проблема оправдания насилия, возможности его конструктивного использования; само понятие как бы предрешает проблему, с самого начала содержит в себе ответ на вопрос, который подлежит обсуждению. Во-вторых, отрицание насилия выглядит как сугубо моральная программа, вступающая в непримиримую конфронтацию с реальной жизнью. Не случайно, например, Л. Н. Толстой, который наиболее последовательно придерживался этой интеллектуально-духовной традиции, вкладывая в понятие насилия сугубо негативный и предельно широкий смысл, был одновременно радикальным критиком современной цивилизации, всех свойственных ей форм эгоизма и принуждения; для него, в частности, в плане отношения к насилию не было большого различия между разбойниками с большой дороги и законными монархами, а если и было, то никак не в пользу вторых. Морализирующий абсолютизм является, на мой взгляд, одной из основных причин, в силу которой идеи ненасилия сегодня, в конце XX в., в обществе находят почти так же мало отклика, как и две с половиной тысячи лет назад, когда они впервые возникли. Люди не ангелы; об этом можно сожалеть, но изменить такое положение дел нельзя. Прагматический подход ориентируется на ценностно-нейтральное и объективное определение насилия и отождествляет его с физическим и экономическим ущербом, который люди наносят друг другу; насилием считается то, что, очевидно, является насилием убийство, ограбление и пр. Такая интерпретация позволяет ставить вопрос об оправданности насилия, возможности его использования в определенных ситуациях, но при этом отсутствует критерий для его решения. Обычный довод состоит в том, что насилие оправдано в сравнительно малых дозах, в тех случаях, когда оно предотвращает большее насилие, которое к тому же никаким иным способом предотвратить невозможно. На это следует прежде всего заметить, что не существует единицы измерения насилия. Проблема становится особенно безнадежной, когда речь идет об упреждении насилия. Толстой говорил: пока насилие не совершено, никогда нельзя с абсолютной достоверностью утверждать, что оно будет совершено и потому попытки оправдать одно насилие необходимостью предотвращения другого всегда будут логически уязвимыми и нравственно сомнительными. Насилие невозможно сосчитать, измерить, даже если его можно было бы охватить чисто внешним образом. На самом деле насилие не сводится к внешним своим проявлениям. Боль от случайно вывихнутого плеча и боль от удара дубинки омоновца разные боли, и человек может предпочесть первую второй, даже если она количественно будет тысячекратно превышать ее. Обозначить эту разницу, оставаясь в пределах строго объективистского определения, нельзя. Проблема отношения к насилию тем самым теряет нравственную напряженность. Трудности, связанные с определением насилия, получают разрешение, если поместить его в пространство свободной воли и рассматривать как одну из разновидностей власто-волевых отношений между людьми. Кант в «Критике способности суждения» (§ 28) определял силу как «способность преодолеть большие препятствия. Та же сила называется властью (Gewalt), если она может преодолеть сопротивление того, что само обладает силой». По-другому власть в человеческих взаимоотношениях можно было бы определить как принятие решения за другого, умножение, усиление одной воли за счет другой. Насилие есть один из способов, обеспечивающих господство, власть человека над человеком. Основания, в силу которых одна воля господствует, властвует над другой, подменяет ее, принимает за нее решения, могут быть разными: а) некое реальное превосходство в состоянии воли : типичный случай патерналистская власть, власть отца; б) предварительный взаимный договор: типичный случай власть закона и законных правителей; в) насилие : типичный случай власть оккупанта, завоевателя, насильника. Так вот, насилие не вообще принуждение, не вообще ущерб жизни и собственности, а такое принуждение и такой ущерб, которые осуществляются вопреки воле того или тех, против кого они направлены. Насилие есть узурпация свободной воли. Оно есть посягательство на свободу человеческой воли. При таком понимании понятие насилия приобретает более конкретный и строгий смысл, чем если просто отождествлять его с властью или трактовать как вообще разрушительную силу. Оно позволяет насилие как определенную форму общественного отношения отличать, с одной стороны, от инстинктивных природных свойств человека: агрессивности, воинственности, плотоядности, а с другой стороны, от других форм принуждения в обществе, в частности, патерналистского и правового. Вместе с тем преодолевается свойственная этическому абсолютизму аксиологическая ловушка и вопрос об оправданности насилия остается открытым для рационально аргументированного обсуждения. Проблема оправданности насилия связана не вообще со свободой воли, а с ее нравственной определенностью, с ее конкретно-содержательной характеристикой в качестве доброй или злой воли. Когда говорят об оправданности насилия, то обычно рассматривают только один аспект против кого оно направлено. Но не менее важна и другая сторона кто бы мог, имея достаточные основания, осуществить насилие, если бы мы признали, что в каких-то случаях оно вполне оправданно. Ведь недостаточно решить, кто может стать жертвой. Надо еще ответить, кто достоин стать судьей. Вообще надо заметить, что самый сильный и никем до настоящего времени не опровергнутый аргумент против насилия заключен в евангельском рассказе о женщине, подлежащей избиению камнями. Кто, какой святой может назвать нам преступников, подлежащих уничтожению? И если кто-то берет на себя это право судить, то что мешает другим объявить преступниками их самих? Ведь вся проблема возникает из-за того, что люди не могут прийти к согласию по вопросу о том, что считать злом, а что добром, не могут выработать безусловные, всеми признаваемые критерии зла. И в этой ситуации нет другого позитивного, сохраняющего жизнь выхода, кроме как признать абсолютной ценностью самою жизнь человека и вообще отказаться от насилия. В свое время Эрнст Геккель, основываясь на естественных законах борьбы за существование, пытался обосновать справедливость и благотворность смертной казни, как он выражался, «неисправимых преступников и негодяев». Возражая ему, Л. Н. Толстой спрашивал: «Если убивать дурных полезно, то кто решит: кто вредный. Я, например, считаю, что хуже и вреднее г-на Геккеля я не знаю никого, неужели мне и людям одних со мною убеждений приговорить г-на Геккеля к повешению?» В рамках предложенного мной определения право на осуществление насилия могла бы иметь абсолютно добрая воля, а оправданием его применения могло бы стать то, что оно направлено против абсолютно злой воли. Однако человеческая воля не может быть ни абсолютно (сплошь) доброй, ни абсолютно (сплошь) злой. И то и другое является противоречием определения. Абсолютно добрая воля невозможна, в силу парадокса нравственного совершенства. Абсолютно злая воля невозможна, потому что такая воля уничтожила бы саму себя. 2. Ненасилие в отличие от насилия является не особым случаем иерархической связанности человеческих воль, а перспективой их солидарного слияния. Его координаты не вертикаль властных отношений, а горизонталь дружеского общения, понимая при этом дружбу в широком аристотелевском смысле. Ненасилие исходит из убеждения в самоценности каждого человека как свободного существа и одновременно взаимной связанности всех людей в добре и зле. Одно из часто повторяемых возражений против ненасилия как исторической программы состоит в том, что оно исходит из слишком благостного и потому реалистического представления о человеке. В действительности это не так. В основе ненасилия лежит концепция, согласно которой человеческая душа является ареной борьбы добра и зла, как писал Мартин Лютер Кинг, «даже в наихудших из нас есть частица добра, и в лучших из нас есть частица зла». Считать человека радикально злым значит незаслуженно клеветать на него. Считать человека бесконечно добрым значит откровенно льстить ему. Должное же ему воздается тогда, когда признается моральная амбивалентность человека. Из постулата свободы человека вытекает, как минимум, два важных этических вывода. Первый человек открыт добру и злу. Утверждение, согласно которому лучшее доказательство в пользу существования свободы воли, состоит в том, что без нее нельзя было бы грешить, больше, чем остроумное суждение. Оно просто умное. Второй нельзя, ответить на вопрос, что такое человек, не отвечая одновременно на вопрос о том, что он должен делать. Добро, как и зло, не факт. Оно является делом выбора. Человек не зверь. И человек не Бог. Он среднее между тем и другим. Человек не тождествен самому себе. Человек это путник. Важно не то, где он находится. Важно то, куда он идет и сама эта готовность идти и дойти до конца. Ненасилие как нормативная программа делает акцент на доброе начало в человеке, на то, чтобы усиливать его путем культивирования и сложения. Этим оно существенно отличается от насилия, как и в целом от властных отношений, которые направлены прежде всего на то, чтобы ограничивать, блокировать деструктивные, разрушительные проявления человеческой свободы. Сознательно ориентируясь на добро, сторонник ненасилия, тем не менее, исходит из убеждения, что моральная амбивалентность является принципиально неустранимой основой бытия человека он не исключает себя из того зла, против которого он ведет борьбу, и не отлучает оппонента от того добра, во имя которого эта борьба ведется. На этом построены принципы его поведения: а) отказ от монополии на истину, готовность к изменениям, диалогу и компромиссу; б) критика своего собственного поведения с целью выявления того, что в нем могло бы питать и провоцировать враждебную позицию оппонента; в) анализ ситуации глазами оппонента с целью понять его и найти такой выход, который позволил бы ему сохранить лицо, выйти из конфликта с честью; г) бороться со злом, но любить людей," стоящих за ним; д) полная открытость поведения, отсутствие в отношении оппонента какой бы то ни было лжи, скрытых намерений, тактических хитростей и т. п. Основная установка ненасилия исправить отношения, превратить врагов в друзей, сделать так, чтобы предшествующее зло не стало абсолютной преградой для последующего сотрудничества. Ненасилие есть усилие, состоящее в том, чтобы выпрыгнуть из заколдованного круга ненависти и насилия, сменить основания выбора. 3. Таким образом, понятия насилие и ненасилие нельзя понять вне соотнесения друг с другом. Чтобы раскрыть конкретный характер этой соотнесенности, их надо рассматривать не сами по себе, а в более широком контексте борьбы добра против зла, борьбы за социальную справедливость и человеческую солидарность. Что насилие есть зло, признается большинством философских и религиозных учений. Теории, включающие насилие в позитивный контекст человеческой деятельности, как правило, не деградируют до апологии насилия. Марксизм, например, в котором содержится известная романтизация насилия, проводит различие между разными формами насилия (справедливые и несправедливые войны), рассматривает его в затухающей перспективе, постулируя некое идеальное состояние, в котором не будет насилия. И. А. Ильин, написавший развернутый трактат против Л. Н. Толстого с программным названием «О сопротивлении злу силою», вводит вместо понятия насилия понятие физического принуждения и пресечения, а его допустимость оговаривает такими условиями (надо, чтобы речь шла о подлинном зле, чтобы оно было верно воспринято, чтобы не было других средств сопротивления, и чтобы тот, кто решает, вдохновлялся подлинной любовью и находился в волевом отношении к миру), которые никогда нельзя практически удостоверить и всегда можно теоретически оспорить. Не само по себе насилие становится труднейшей теоретической задачей и духовным вызовом, а вопрос о том, можно ли использовать насилие во имя благих целей, годится ли оно в качестве средства для борьбы со злом. Насилие и ненасилие представляют собой разные перспективы в борьбе за справедливые отношения между людьми в обществе. Возможные линии поведения человека перед лицом насильственно поддерживаемой социальной несправедливости можно свести к трем основным. Во-первых, это пассивность, малодушие, трусость, капитуляция, словом, непротивление насилию. Такая позиция заслуживает безусловной негативной оценки. Во-вторых, ответное насилие. Эта линия поведения является в практическом плане более эффективной и в нравственном плане более достойной, чем первая. В ответном насилии уже, по крайней мере, чувствуется «ответственность за цели» (Жан Госс). Это уже вызов насилию, активное его неприятие, борьба с ним. Широко известны слова Ганди о том, что если бы перед человеком был выбор между трусливым смирением или насильственным сопротивлением, то предпочтение, конечно, следовало бы отдать насильственному сопротивлению. Ответное насилие лучше, чем покорность. Но есть еще третья линия поведения это активное ненасильственное сопротивление, преодоление ситуации несправедливости, но другими принципиально ненасильственными методами. Отождествление ненасилия с пассивностью является одним из устойчивых общественных предрассудков. В обыденном сознании насилие, как правило, оправдывается в качестве альтернативы покорности. Такая позиция была бы понятна только в том случае, если бы не было третьей возможности ненасилия, предполагающего исключительно высокую степень активности и действенности, более высокую, чем ответное насилие. Важно подчеркнуть следующее: эти три линии поведения образуют восходящий ряд и с прагматической и аксиологической точек зрения. И по критерию эффективности, и по критерию ценности противонасилие выше пассивности, ненасилие выше противонасилия. Ненасилие, следовательно, представляет собой постнасильственную стадию в борьбе за социальную справедливость. В отличие от пассивности, являющейся позицией человека, который не поднялся, не дорос до ответного насилия, оно представляет собой способ поведения человека, который перерос насильственный способ решения проблемы. Перерос и духовно, так как в противовес насилию, всегда предполагающему разделение людей на две неравноправные касты «своих» и «чужих», «добрых» и «злых» и т. д., оно исходит из метафизической святости каждого человека, и душевно, так как требует большего мужества, чем то, которое требуется для преодоления физического («животного») страха. Для любви нужно больше кругозора и больше мужества, чем для кровной мести, дуэли или иной физической расправы с «врагом». Ответное насилие и активное ненасилие разные ступени, стадии зрелости человеческих усилий, направленных на борьбу за социальную справедливость. Ответное насилие пользуется для этой цели неадекватными средствами и в лучшем случае может рассчитывать на ограниченный и внешний успех, оно не выводит за пределы насилия. Ведь даже если признать, что насилие может вести к справедливости, то это вовсе не значит, будто оно само является справедливым делом. Ненасилие переводит цели и средства борьбы в качественно однородную нравственную плоскость, направлено на устранение не только эмпирических результатов несправедливости, но и их внутренних оснований, оно разрывает цепь насилия, поднимает человеческие отношения на другой уровень. Такая последовательность находит также подтверждение в истории идеи ненасилия: до того и для того, чтобы она могла быть сформулирована в качестве развернутой программы в «Новом завете», она существовала в «Ветхом завете» в неразвитой еще форме. Основное различие заключалось в том, что в «Ветхом завете» норма «Не убий» была направлена прежде всего на регламентацию поступков и допускала древний закон талиона. В «Новом завете» она трансформировалась в последовательную этику любви, доходящую до глубочайших ментальных структур и не знающую никаких исключений вплоть до парадоксального «возлюбите врагов ваших». Характеризуя эту историческую последовательность, И. А. Ильин пишет: «Сама идея о возможности сопротивления посредством непротивления даруется человечеству и оказывается применимой тогда и постольку, когда и поскольку общий, родовой процесс обуздания зверя в человеке грозою и карою («Ветхий завет») создает накопленный и осевший итог обузданности и воспитанности, как бы экзистенц-минимум правосознания и морали, открывающий сердца для царства любви и духа («Новый завет»)». 4. С точки зрения соотношения насилия и ненасилия наша эпоха, излёт века и тысячелетия, представляет собой очень опасную, критическую точку. В реальном историческом процессе, в целом, ненасилие превалировало над насилием, было преобладающей тенденцией. Если бы это было не так, то человечества бы уже не существовало, подобно тому как в достаточно долгой перспективе не может сохраниться город, в котором количество домов, сгорающих в пожаре, превышает количество вновь возведенных зданий. И мы можем вполне повторить вслед за Ганди: «Если бы враждебность была основной движущей силой, мир давно был бы разрушен, а у меня не было бы возможности написать эту статью, а вам ее прочитать». Вообще человеческое бытие возможно лишь в той мере, в какой ненасилие превалирует над насилием. Однако такой благоприятный для человечества баланс ненасилия и насилия не является законом, он в значительной мере был гарантирован слабостью разрушительных средств. Исторический процесс характеризуется расхождением замыслов и результатов человеческой деятельности. Это известный факт. Речь идет не об ограниченности познавательных возможностей, не позволяющих заглянуть далеко в будущее и рассчитать возможные последствия тех или иных действий. Речь идет о расхождении, которое характеризуется оборачиванием нравственного смысла деятельности. Рассмотрим ситуацию, когда как будто бы зло ведет к добру, когда исторические действия выстраиваются в такую хронологическую цепь, что насилие, жестокость предшествуют процветанию и как бы становятся причинами последних. Исторический результат всегда является параллелограммом сил, сил разнородных, разнонаправленных, большей частью конфликтующих между собой; поэтому, между прочим, его, этот результат, трудно бывает предвидеть и совсем невозможно целенаправленно реализовать. История в этом смысле иррациональна, недоступна сознательно регулируемому воздействию (речь идет, разумеется, об историческом процессе в целом, а не о тех или иных его фрагментах). Отсюда философы сделали вывод, что в истории действует некая надчеловеческая сила, которую одни назвали провидением, другие объективной закономерностью, третьи мировым разумом. Это позитивная сила, которая благоволит человеку и все устраивает таким чудесным образом, что даже многообразные частные деструкции складываются в единое общее благо. Она все приводит к благоприятному итогу. В настоящее время, однако, тезис философии истории о мировом разуме, объективной закономерности или божественном провидении оказывается под сомнением: человечество вступило в полосу глобальных опасностей, стало заложником созданных им же самим колоссальных средств разрушения, которые способны трансформировать единичное насилие, частное зло, т. е. насилие и зло, подсильное отдельным частным индивидам, во всеобщую непоправимую катастрофу. Сегодня отрицательный исторический результат например, гибель всего живого на земле из-за применения ядерного оружия может стать не средней составляющей, не параллелограммом сил, а прямым следствием частной злой воли. Мировой разум, если бы он существовал и хотел как раньше благоволить людям, должен был бы теперь обеспечивать гармонию индивидуальных целей и общезначимых результатов не в конечном счете, не в суммарном итоге, а в конкретности единичных сознательных усилий. Он должен был бы держать под контролем не только всю картину, всю историческую панораму в целом, но и каждый ее отдельный фрагмент, каждый значимый эпизод. Говоря иначе, мировой разум должен был бы сблизиться, совпасть с человеческим разумом. Но это как раз означает, что измениться должен человеческий разум, прежде всего в своем отношении к злу и насилию, что он должен взять на вооружение ту позитивную, созидательную установку, которая в предшествующей истории обнаруживалась иррационально, стихийно, независимо от него или даже вопреки ему. Дело в том, что расхождение целей и результатов в истории может иметь одно вполне доступное рациональному постижению и практическому воздействию объяснение оно является продолжением и в этом смысле следствием расхождения средств и целей, т. е. продолжением и следствием того убеждения, и той человеческой практики, которые основаны на использовании насилия и других низких средств во имя высоких целей, на стремлении искоренить зло злом. Самое слабое, уязвимое место современной цивилизации это противоестественное сочетание универсальных производительных сил каждый раз с локальным, многократно (национально, регионально, социально и т. д.) ограниченным Мировоззрением, компьютерной технологии с пещерной этикой. Нависшая над человечеством глобальная опасность ядерная, экологическая, демографическая антропологическая и другие поставила его перед роковым вопросом: или оно откажется от насилия, «этики вражды» или оно вообще погибнет. Философия и этика ненасилия сегодня уже не являются просто актом индивидуальной святости они приобрели в высшей степени актуальный исторический смысл. Таким образом, рассмотренные в историческом аспекте насилие и ненасилие также могут быть интерпретированы как различные ступени, стадии единой процесса. В плане перехода от одной ступени к другой, от насилия к ненасилию наше время является критическим, когда требуется качественный сдвиг вперед равнозначный смене основ жизни. Речь не идет, конечно, об одноразовом или полном устранении насилия насилие имеет невытравимо глубокие корни в историческом и психологическом опыте, в самой онтологии человека. Речь идeт о качественной смене вектора сознательных усилий человека и индивидуальных и, в особенности, коллективных, социально-организованных. | |
| Просмотров: 2195 | Загрузок: 77 | Рейтинг: 0.0/0 | |
| Всего комментариев: 0 | |
Статистика
Онлайн всего: 1
Гостей: 1
Пользователей: 0
copyright © 2013 | все права защищены Хостинг от uCoz
